Нанести визит вежливости Вэйверли Гая заставила матушка, пригрозив, что в случае ослушания она декапитирует его садовой лопаткой. Вообще-то, Фелиция имела привычку грозить казнями египетскими даже за саму малость, вроде шейного платка, неугодного ей цвета, но будучи для виду капитаном Барбароссой, в душе миссис Уоррингтон являлась цветочной феей, так что составить компанию Иоанну Крестителю Гай не боялся. Другое дело, угроза уменьшить содержание. Это было серьезно, это было подло и это было трагедией.
На зиму у Хоксби было множество планов, и среди них точно не было того, где он становится на скользкую тропинку ночного разбоя, или хуже - частного преподавания - для того, чтобы наскрести жалкие гроши, без которых джентльмена не пускают в его родной клуб. Смирив гордыню, Гай обзвонил приятелей, намереваясь уговорить какого-нибудь наивного бедолагу составить ему компанию, но у все приличные люди уже были ангажированы на разные по-настоящему веселые мероприятия, вроде открытия ночного клуба "Стамбульский экспресс" или закрытия художественной выставки "Суфражистки и их пони".
На вечер Гай явился один, неприлично трезвый, неосмотрительно рано, и невероятно пессимистично настроенный. У Вэйверли было пятеро дочерей, Гай никогда не мог выучить из имен и мысленно звал сестричек на индейский манер, вроде "Та, чей смех похож на предсмертный скрип совы". Хоксби не знал, что его расстраивает больше: то, что весной на научной выставке он спьяну позвал одну из них замуж, и она согласилась; или то, что он не помнил, которая сестра это была.
Гай поцеловал руку отстраненной хозяйке, и перебежками двинулся вглубь дома. Ему срочно нужно было либо выпить, либо спрятаться. А лучше, и то, и другое.
В тускло освещенном холле, соединяющем греческую гостиную с библиотекой, Хоксби едва не сбил с ног молодого мужчину, с флегматичным видом осматривающего домашний музей Вэйверли. Отсутствие кольца, общий вид расслабленности и легкой авантюрной небрежности, выдавали в незнакомце собрата по клубу - холостяка, который умеет веселиться, но в силу презренных материальных ограничений, делает это не так часто, как хотелось бы.
- Привет, - взмахнул рукой Гай. - Вы уже проводили рекогносцировку? Что в библиотеке, безопасно? Можно там переждать, если я, допустим, сделал кому-то предложение, или лучше залечь в гардеробной?

- Аллилуйя, - пробормотал Гай, перехватив бокал модного в этом сезоне "Молчания под луной" с подноса пробегающего мимо официанта. Хоксби пожадничал, сделав глоток, и волшебный нектар коктейля резкой шипучей гадостью саданул по горлу. Ему стоило большого труда не закашляться.
- И что ваш друг, все еще обретается в Арктике? - Сочувственно спросил Гай, когда к нему вернулся дар членораздельной речи. - Мне, знаете ли, нельзя в колонии, у меня двухлетняя резервация столика у "Месье Гастона" пропадет, а это, согласитесь, беда.
Второй глоток "Молчания" мягким шелком прошелся по пищеводу, и Хоксби довольно зажмурился. Посасывая оливку, он из-под полуприкрытых век мазнул взглядом по стене. Блеклые смазанные пятна картин заметно выигрывали от такой формы восприятия. Гай был из тех знатоков искусства, которые обращают больше внимания на раму, если только сюжет работы не радует глаз чем-то пикантным, и никогда не стремился производить на окружающих обратное впечатление.
- Какая унылая серость, - покачал головой юный ценитель прекрасного, рассматривая бесценный автопортрет Вермеера. - Если бы я был вынужден ежедневно любоваться этим счастьем, я бы тоже хватался за каждое предложение выйти замуж  и уехать из этого жуткого места хоть куда, пусть даже в Антарктиду.
Гай запрокинул голову, словил губами последние капли "Молчания" и дополнил бокалом вереницу слоников.
- Вот у меня, скажем, есть картина этого, как его... Го-что-то... Никогда не мог запомнить, ну этого, с Гаити. Не важно. В общем, она, конечно, тоже довольно странная, но зато большая и яркая. Когда на нее смотришь, у тебя не возникает желания выпотрошить какую-нибудь мелкую зверюшку перочинным ножом. Вот это я понимаю, искусство.
Гай улыбнулся и повернулся к собеседнику пожать руку:
- Хэлло, мистер Ха. Я знавал одного Хамфри, когда проходил инициацию и становление как мужчина путем пыток лакросом и греческими глаголами в школе святого Стефана. Тот Хамфри был мерзким типом - выскочка и стукач, пришлось как-то усовестить его хоккейной клюшкой и учебником по геометрии. Надеюсь, вы не родственники? Я не захватил сегодня клюшку.
Гай заметил краем глаза по ту сторону дверного проема какое-то атласно-розовое шевеление и на всякий случай передислоцировался в тенистую нишу между китайской вазой и газетным столиком, откуда продолжил полушепотом:
- На моем пальто, если вам интересно, написано Гай Хоксби и по забавному стечению обстоятельств, зовут меня точно так же. И вы не поверите, но в Колизей ко львам меня швырнула родная мать, так что если я вам надоел, вините в этом сыновий долг и призрак неминуемого банкротства. А вас сюда привела любовь к искусству, или - Гай подмигнул, - причины личного характера?

- Какая ужасная история, - хмыкнул Гай, - вот так мимоходом рушатся судьбы достойных людей. Стоит допустить малюсенькую оплошность, поддавшись чарам "Тройного на джине", как вдруг раз - и у тебя нет ноги. Кошмар.
Голоса гостей, долетающие сквозь открытую дверь библиотеки, перебил характерный звонок к ужину. Тонкой вереницей почтенное собрание потянулось в приемный зал. Хоксби не рисковал пока высовываться из тени и был рад, что новый знакомый был столь любезен составить ему компанию.
- А что же вы, лорд Рэндал, мой сын? Черт, простите, само вырвалось - все эта старая баллада на языке вертится. Я имел в виду, как же вам удалось дожить до ваших преклонных лет, и не попасться ни в один из капканов брачных оков? Поделитесь со мной священной тайной? Если что, за заветное знание я готов пойти к вам в оруженосцы и принять героическую смерть - чур только ненадолго.
Библиотека опустела и, пропустив широким взмахом руки двух заболтавшихся кумушек, Хоксби кивнул Рэндалу в ту сторону, откуда доносился многообещающий запах французского хлеба и бельгийских паштетов.
- Только не говорите, что ваш страшный секрет - воздержание от алкоголя и сопутствующих ему радостных мгновений, это разобьет мне сердце.

По части стратегической расстановки гостей, Вэйверли придерживались демократических взглядов. Когда Гай, обнаружив карточку со своим именем по левому флангу, стащил ее со стола и как ни в чем не бывало расположился вместе с ней по левую руку от Хамфри, сдвинув маркизу Смолвуд на одно кресло ближе к голове стола, единственным последствием дерзкой выходки имел только осуждающий взгляд прилизанного дворецкого. Впрочем, если бы наказанием ему было публичное осуждение короля и пожизненная анафема, Гай поступил бы ровно так же - предложение помочь, которое Рэнди обронил мимоходом, было для него тем последним шансом, на который он уже и не надеялся.
- Если вам удастся такой фокус, я скажу, что вы - мой новый лучший друг и что определенно заслуживаете на приличное материальное одобрение ваших талантов. - Хоть Хоксби всей душой и ненавидел охоту, даже такой профан в этом деле, как он, знал, что прежде, чем стрелять в утку, надо посильнее дунуть в манок.

- Очень дальновидно с вашей стороны, - пробормотал Гай между сменой закусок, - родиться младшим сыном. Хорошо, наверно, быть нищим и никому не нужным. Передайте, пожалуйста, вон тот зеленый паштет. Благодарю вас.
Вопреки очевидному сходству его последние реплики с дешевой подколкой, Хаксби был на удивление искренен в оценке жизненных позиций его нового лучшего друга. По его мнению, уж лучше так, чем, как сам Гай, иметь в активах славу "сойдет-для-младшенькой" жениха, но не располагать при этом обратной стороной медали, будучи по факту таким же платежеспособным, как и классические младшие сыновья.
- Да, на Ривьере этим летом было прохладно, - невпопад поддакнул он попыткам маркизы слева поддержать светскую беседу, и заговорщицки склонился ближе к Хамфри.
- Рэндалл, мой дорогой друг, скажите, что для вас значит чувство локтя и закон товарищества? - Хаксби таинственно умолк, стоило у них за спиной материализоваться официанту со сменой блюд, и продолжил только когда тот удалился на достаточное расстояние.
- Вы ведь не боитесь трудностей, если на кону стоит судьба друга? - Гай спрятался от большей части застольной компании за вычурной фаянсовой супницей, так стратегически выгодно размещенной ровно перед ним, и наконец решился:
- Дело в том, что картина - не вполне моя. Вернее, она, конечно, моя, но не вся. Вернее, вся моя, но только через три года. Вы ведь не бросите друга в беде? Три года - это нечеловечески долго.